Из воспоминаний ликвидатора пожара на Чернобыльской АЭС
15:55 20.04.2025
26 апреля исполняется 39 лет со дня аварии на Чернобыльской атомной станции. Авария на ЧАЭС является, безусловно, самой масштабной трагедией в истории человечества. Невозможно оценить тот вклад, который внесли люди в ликвидацию последствий этой крупнейшей техногенной катастрофы. Со всех уголков страны в Чернобыль съезжались тысячи людей: специалисты-химики и физики, военные из войск радиационной, химической и биологической защиты (РХБЗ), солдаты-срочники, строители, водители, работники действующих атомных станций, сотрудники пожарной охраны. Каждый из них оставил свой героический след в истории общества и государства.
Есть свой герой и в семье старшего инженера группы службы и подготовки специального отдела № 8 ФГКУ «Специальное управление
ФПС № 72 МЧС России» по охране Билибинской АЭС и единственной в мире плавучей атомной теплоэлектростанции (ПАТЭС), майора внутренней службы Долбня Михаила Михайловича. Его дедушка Протасов Виктор Михайлович был направлен на ЧАЭС из г. Волгограда будучи водителем междугородних перевозок автомобильного полка химической защиты ВЧ № 61666 в июне 1986-го.
«Моя служба в Чернобыле продолжалась четыре месяца и двадцать семь дней. Порядок был устроен так, если индивидуальный дозиметр набирал 15 рентген, то человека отправляли домой, а на его место пребывал другой боец. Так было вначале, но впоследствии от этой практики отказались, и такой ликвидатор, как, например, я, от начала и до конца оставался в строю».
Первое время Виктор Михайлович работал водителем на авторазливочной станции, которая выдвигалась к месту радиационного загрязнения и обрабатывала посредством полива зараженную территорию.
Каждые восемнадцать часов поврежденный реактор выбрасывал в небо радиоактивное облако, направление следования которого отслеживалось. Впоследствии оно опускалось на поле, лес или населенный пункт в 30-ти километровой, либо 70-ти километровой зоне, где его обезвреживали. Залитая полимером радиационная пыль покрывалась корочкой, и таким образом гасился радиационный фон.
Обрабатывали жилые и административные, городские и поселковые здания в населенных пунктах. После таких мероприятий грунт, загрязненный химикатами, выкапывал другой полк и вывозил в могильники.
Техника батальона каждый день проверялась дозиметрами на постах дезактивации. Прямо на трассе грелись бочки с водой, автомобили загонялись на эстакады и мылись. Если автомобиль отмывался до безопасных показателей, его допускали к дальнейшим работам, а если нет, то его утилизировали.
«…В октябре месяце построили батальон, вышел замполит и сказал нам такие слова: «Не буду Вам ничего объяснять, требуются люди, для очистки остатка крыши четвертого блока вручную». Там находилась вентиляционная труба, а под ней стоял бетонный постамент размером примерно 25х25 метров, где после взрыва площадку забросало фрагментами реактора и другим строительным мусором, который никак нельзя было убрать другим способом, кроме как вручную. Он сказал: «Коммунисты, пять шагов вперед!» Вот мы, коммунисты, и вышли из строя. Я на тот момент был членом Коммунистической партии Советского союза (КПСС).
Нас собрали и увезли на Чернобыльскую АЭС. Там, у основания блока, в административном здании нам приказали снять одежду и направили в душ. Выдали новое обмундирование хлопчатобумажное, сапоги, портянки и нательное белье. Обмундирование было пропитано каким-то составом, я до сих пор не знаю каким, но от него очень зудела кожа. Нас подняли на самый верх здания – в комнату, в которой был люк, а к нему вела железная лестница. Нас выстраивали по четыре человека, все тело поверх формы покрывали свинцовой фольгой, надевали свинцовый колпак на голову с защитным стеклом, резиновые свинцовые перчатки, в которых пальцы еле-еле гнулись, и респиратор. Суммарно, весь защитный костюм весил 40 килограмм.
По команде «Наверх!» срабатывала сирена, и мы поднимались по лестнице к люку, на крышу. На весь процесс работы нам отводилось полторы минуты. На крыше была деревянная лестница, которая вела на сам постамент. Высота вентиляционной трубы на постаменте была примерно пятьдесят метров, а в диаметре два с половиной-три. Постамент вокруг трубы был усыпан гравием, металлическими тросами, кусками труб, графитовыми кусками. Я уже потом полюбопытствовал, и мне объяснили, что это были графитовые решетки, которые после взрыва разбросало по территории. И вот эти продукты взрыва толщиной 10-20 см мы лопатами сбрасывали вниз.
Так вышло, что я задержался на крыше. Ребята неплотно затянули мне защитное стекло, и во время работы оно оторвалось, и я его постоянно поправлял. Когда завыла сирена, мы бросили лопаты и побежали назад. На крышу я поднимался первым, а обратно вернулся последним. Под этой трубой радиационный фон был полторы тысячи рентген, как мне уже после объяснили. Тогда у нас на шее висели японские дозиметры, внешним видом походившие на авторучки. У ребят эти самые дозиметры показали 15-16 рентген, а у меня получилось 18, а учитывая дозу, которую я уже успел схватить за время пребывания на земле, в общем вышло где-то 23-24 рентгена. Когда мы спустились вниз, нас полностью раздели и направили в душ. Отработанная форма позже вывозилась и сжигалась, а нас одели в новую отправили в расположение батальона…».
Не смотря на тяжелый пережитый опыт, на вопрос о том, считает ли атомной энергетику опасной для человечества, Виктор Михайлович гордо отвечает, что к мирному атому относится только положительно: «Такая технология для человека несет добро и благополучие!»
Есть свой герой и в семье старшего инженера группы службы и подготовки специального отдела № 8 ФГКУ «Специальное управление
ФПС № 72 МЧС России» по охране Билибинской АЭС и единственной в мире плавучей атомной теплоэлектростанции (ПАТЭС), майора внутренней службы Долбня Михаила Михайловича. Его дедушка Протасов Виктор Михайлович был направлен на ЧАЭС из г. Волгограда будучи водителем междугородних перевозок автомобильного полка химической защиты ВЧ № 61666 в июне 1986-го.
«Моя служба в Чернобыле продолжалась четыре месяца и двадцать семь дней. Порядок был устроен так, если индивидуальный дозиметр набирал 15 рентген, то человека отправляли домой, а на его место пребывал другой боец. Так было вначале, но впоследствии от этой практики отказались, и такой ликвидатор, как, например, я, от начала и до конца оставался в строю».
Первое время Виктор Михайлович работал водителем на авторазливочной станции, которая выдвигалась к месту радиационного загрязнения и обрабатывала посредством полива зараженную территорию.
Каждые восемнадцать часов поврежденный реактор выбрасывал в небо радиоактивное облако, направление следования которого отслеживалось. Впоследствии оно опускалось на поле, лес или населенный пункт в 30-ти километровой, либо 70-ти километровой зоне, где его обезвреживали. Залитая полимером радиационная пыль покрывалась корочкой, и таким образом гасился радиационный фон.
Обрабатывали жилые и административные, городские и поселковые здания в населенных пунктах. После таких мероприятий грунт, загрязненный химикатами, выкапывал другой полк и вывозил в могильники.
Техника батальона каждый день проверялась дозиметрами на постах дезактивации. Прямо на трассе грелись бочки с водой, автомобили загонялись на эстакады и мылись. Если автомобиль отмывался до безопасных показателей, его допускали к дальнейшим работам, а если нет, то его утилизировали.
«…В октябре месяце построили батальон, вышел замполит и сказал нам такие слова: «Не буду Вам ничего объяснять, требуются люди, для очистки остатка крыши четвертого блока вручную». Там находилась вентиляционная труба, а под ней стоял бетонный постамент размером примерно 25х25 метров, где после взрыва площадку забросало фрагментами реактора и другим строительным мусором, который никак нельзя было убрать другим способом, кроме как вручную. Он сказал: «Коммунисты, пять шагов вперед!» Вот мы, коммунисты, и вышли из строя. Я на тот момент был членом Коммунистической партии Советского союза (КПСС).
Нас собрали и увезли на Чернобыльскую АЭС. Там, у основания блока, в административном здании нам приказали снять одежду и направили в душ. Выдали новое обмундирование хлопчатобумажное, сапоги, портянки и нательное белье. Обмундирование было пропитано каким-то составом, я до сих пор не знаю каким, но от него очень зудела кожа. Нас подняли на самый верх здания – в комнату, в которой был люк, а к нему вела железная лестница. Нас выстраивали по четыре человека, все тело поверх формы покрывали свинцовой фольгой, надевали свинцовый колпак на голову с защитным стеклом, резиновые свинцовые перчатки, в которых пальцы еле-еле гнулись, и респиратор. Суммарно, весь защитный костюм весил 40 килограмм.
По команде «Наверх!» срабатывала сирена, и мы поднимались по лестнице к люку, на крышу. На весь процесс работы нам отводилось полторы минуты. На крыше была деревянная лестница, которая вела на сам постамент. Высота вентиляционной трубы на постаменте была примерно пятьдесят метров, а в диаметре два с половиной-три. Постамент вокруг трубы был усыпан гравием, металлическими тросами, кусками труб, графитовыми кусками. Я уже потом полюбопытствовал, и мне объяснили, что это были графитовые решетки, которые после взрыва разбросало по территории. И вот эти продукты взрыва толщиной 10-20 см мы лопатами сбрасывали вниз.
Так вышло, что я задержался на крыше. Ребята неплотно затянули мне защитное стекло, и во время работы оно оторвалось, и я его постоянно поправлял. Когда завыла сирена, мы бросили лопаты и побежали назад. На крышу я поднимался первым, а обратно вернулся последним. Под этой трубой радиационный фон был полторы тысячи рентген, как мне уже после объяснили. Тогда у нас на шее висели японские дозиметры, внешним видом походившие на авторучки. У ребят эти самые дозиметры показали 15-16 рентген, а у меня получилось 18, а учитывая дозу, которую я уже успел схватить за время пребывания на земле, в общем вышло где-то 23-24 рентгена. Когда мы спустились вниз, нас полностью раздели и направили в душ. Отработанная форма позже вывозилась и сжигалась, а нас одели в новую отправили в расположение батальона…».
Не смотря на тяжелый пережитый опыт, на вопрос о том, считает ли атомной энергетику опасной для человечества, Виктор Михайлович гордо отвечает, что к мирному атому относится только положительно: «Такая технология для человека несет добро и благополучие!»